Едут - Страница 1

К оглавлению

1

В первый раз после похорон дочери, своей Манички, сначала изнасилованной, а потом убитой в погроме, Хова показалась в лавочке… Как тяжело было ей ходить по двору! Вот это было здесь… Так это было…

Нет, она не будет думать.

Казалось ей, что из всех окон глядят на нее любопытные и, сдерживая слезы и думая о том, что напрасно ее Бог обидел такой страшной обидой, она выскользнула из ворот…

– Я стала еще меньше, – говорила она, здороваясь с лавочницей, – ну, ничего, так Бог хотел. А когда Бог хочет… Вот, опять пришла к вам! Да, да, знаю сколько должна вам… Но… мой дурак заплатит. Не бойтесь.

Лавочница Гелла, сухая с дикими глазами, стянула свои тонкие, бескровные губы… Что? Разве погромщики ее не ограбили? Не растаскали всего, что было здесь на полках? Что у нее – на миллион товару в лавочке?

– Вы не должны рассказывать, – смиренно говорила Хова. – Зачем слова? Но вы новый человек в нашей улице и не знаете… Как живет маклер? В долг! Вот за квартиру мой дурак два месяца не платит, но хозяин нас не выбросит на улицу. Он знает. А захочет Бог, и маклер вдруг сто рублей заработает… И так, дорогая моя, в долг это крутится, в долг жизнь крутится.

– Я понимаю, – ответила Гелла после молчания, – но где же достать для всех? Кто я теперь со своей лавочкой? Раньше хоть муж приносил домой четыре рубля в неделю или пять, но вы ведь знаете, что его калекой сделали… Сломали ему обе руки – и правую, и левую… Что, – он ногами может шить?

– Дорогая моя, – попросила Хова, – дорогая моя… Ведь я сейчас расплачусь.

Обе заговорили шепотом об ужасах избиений, и обе заплакали, испуганные своими словами…

– Отсюда нужно уехать, – настаивала Гелла. – Что мне ни говорят, – я знаю одно: нас всех истребят. Наступит когда-нибудь ночь, одна такая ночь, из дому в дом будут ходить разбойники с топорами и всех, сколько нас есть, в одну такую ночь уничтожат. И я говорю моему старому: «Уедем!.. Продадим лавочку, и пусть они будут прокляты!»

Вошли две покупательницы и, узнав Хову, заговорили с ней о бедной Маничке. И вдруг, неизвестно как, перешли на судьбы евреев.

– Вот все собираются, – сказала старшая жестким голосом. – Может быть думаете, что я здесь еще долго останусь? У меня сын… имею уж хорошего сына… Еще немного, и он возьмет меня к себе… «туда»! Слава Богу, слава Богу!

– А у меня зять, – сказала вторая… – «там» у него фруктовая лавка, и я буду продавать у него в фруктовой лавке… Таки и буду продавать, – сберегу ему копейку…

Как одуревшая, возвращалась Хова домой. Везде одно и то же… Страхи и бегство. Зачем же им оставаться здесь? Не довольно ли одной жертвы, бедной Манички? Она вдруг посмотрела на небо, будто душа Манички поманила ее, и с умилением и со скорбью подумала:

– Тебе уже хорошо, дорогая моя, жертва моя, – а с нами что еще будет?..

В комнате она нашла гостей: маклера Лейзера и Вейца. Коган, ее дурак Коган, ходил по комнате и размахивал руками.

– Ну зайди уже, – взволнованный крикнул он. – Послушай-ка Лейзера… Что он говорит!

Хова очень любила Лейзера и за его степенность, и за умение кругло и красиво рассказывать даже о пустяке. Он был высокий, толстый, и похож на купца. Руки у него были толстые, широкие плечи, крупный нос, и ей это нравилось. Не то, что ее Коган, маленький, как цыпленок, с тонким голоском…

– Яслушаю вас, как отца, – мягко выговорила она, садясь и кладя на стол пакет с картофелем и мукой. – Почему же вы не пришли с вашей Розой?

– Смотри-ка, – вмешался Коган и застегнул жилетку, – Семка не дает таки говорить. Скажи ему, Хова. Вот так весь вечер он мелькает перед глазами.

– Семка, – строго произнесла Хова, но вдруг, раздумав, взяла мальчика на руки. – Ну, полежи у груди своей матери… Хорошо тебе? Молчи, молчи, – слушай, что дядя говорит.

– Если вы спрашиваете о моей Розе, – переждав, сказал Лейзер, – так я вам скажу, что она не могла придти. Вы уже довольны, Хова? Нет, вы как будто недовольны, и потому я скажу вам, что она немного нездорова.

– Говорите же Лейзер, – сорвался Коган, расстегнув разом одним движением пальца все пуговицы жилетки. – Вы ведь начали о России.

– Вот это интересно, – пробасил Вейц, сидевший в углу, темный, хмурый человек.

– Придем и к России, – успокоил всех Лейзер и сдвинулся со стула так, что теперь полулежал на нем. – Нужно же кончить с моей дорогой Розой… Камни! Что такое камни? И они тоже болезнь? Но когда они в печени, то это другой вопрос. Выходит так: камни ползут в печени. Ну! И тут мы вышли на свет…

Он заметил, что заинтересовал всех, и постепенно разгорался. Было похоже на то, что он играл словами, как кот мышонком.

– Слушайте же! Или моя Роза кушает деликатные кушанья, потому что в деликатных кушаньях нет камней? Так об этом нечего разговаривать. Что еще? У Розы сердце начало сильнее колотиться в груди. Пусть будет так! И почему нет, спрошу у вас? У вас не колотится? Или, слава Богу, у нас нет погромов? А если вы еще будете дураками и спросите, здоровы ли ноги у моей Розы, а я вам отвечу, то вы лучше меня будете знать, как чувствует себя моя Роза. Ноги у нее распухли… Почему? Вот этого я не понимаю. Должен человек ходить, почему пухнут ноги? Должен он лежать, – не давайте ему ног… Весь вопрос в двух словах: да или нет.

– Я не вижу, чтобы вы были веселы, – грустно отозвалась Хова.

– А если я скажу вам, – сатирически ответил Лейзер, – что весел или не весел, то уже на нас посыплется добро?.. Вылечатся все печени, сердца перестанут быстро колотиться, и сгинет наше маленькое еврейское горе…

– Вот это вы хорошо сказали, – опять отозвался Вейц, тыкая кулаками вверх.

1